|
|
Елизавета Давыдовна Вервайн
ТЕРАПИЯ ДОСТОЕВСКИМ...
Замахнулась на Достоевского: Хелена Минич за 11 месяцев дописала "Преступление и наказание"
24
мая в день святых Кирилла и Мефодия Россия отмечает день Славянской
письменности. Запланирован целый ряд мероприятий. Но они только
предстоят. А мы обсудим новость из Хорватии. Там славянскую письменность
продолжают активно развивать. 20-летняя девушка решила замахнуться на
Федора нашего на Достоевского и легко дописала продолжение "Преступления и наказания".
Приключениям Родиона Раскольникова и Сони Мармеладовой посвящен целый
том, вышедший из под пера юного дарования. Ее работу некоторые критики
называют гениальной. Говорят, судьба не дала Хелене, так зовут девушку,
здоровья — у нее врожденное ДЦП, зато дала талант.
В руках у 20-летней Хелены Минич – томик "Преступления и наказания".
Это ее любимая книжка еще со школьной скамьи. Девушка с врожденным
диагнозом ДЦП, она никогда не могла сама ходить, всегда брала силы для
борьбы с болезнью в русской литературе. Перечитала почти всех классиков.
И решила написать продолжение культового романа классика.
"Идея пришла, когда я прочитала "Преступление и наказание". И тогда
очень много думала про это право на преступление и так далее, —
поясняет, что стало отправной точкой для написания романа-продолжения,
Хелена Минич. — Я вначале решила попробовать. Я сказала: "Давай
попробуем". Я вообще не знала, это будет успешным или нет".
11 месяцев трудов не прошли даром. На роман юной писательницы
неожиданно обратили внимание хорватские литераторы. В столичном
сообществе писателей Хелене предложили даже издать продолжение Достоевского.
В своей книге девушка пишет о годах Родиона Раскольникова, которые он
провел на каторге. Там у главного героя появляется друг. Он также,
решившись на преступление, лишился свободы. Этот человек и помог
Раскольникову вернуться к прежней жизни — ему герой изливает всю душу.
Впрочем, современная версия "Преступления и наказания" не закончится
хеппи-эндом — Раскольников вернется к Соне, однако в качестве наказания
за грехи у них умрет ребенок. А пока книга готовится к публикации,
Хелена признается: мечтает, чтобы ее труд опубликовали на Родине
писателя. Правда, побаивается реакции критиков.
"Я бы хотела, чтобы мою книгу издали в России. Я слышала, что в
России люди очень любят читать и, думаю, также любят Достоевского.
Поэтому я надеюсь, что также и мою книгу в России полюбили бы читать,
чтобы им понравилось".
По словам матери Хелены, ее дочка планирует начать писать и на
русском. Она выучила несколько иностранных языков, но именно он стал ее
любимым.
"Она начала учить иностранные языки с немецкого. Потом в ее жизни
появилась любовь к русской речи и литературе. Она часто тоже слушает
стихи на русском и говорит, что это успокаивает ее. Этот язык для нее
очень красивый и он расслабляет мою дочку", — отмечает мама Хелены.
В Фонде Достоевского в Москве в целом положительно оценили начинания
Хелены. Вопрос только в том, какую художественную ценность представляет
эта работа. Но об этом пока говорить рано.
"Текст романа Достоевского, видимо, настолько взволновал девушку, что
она почувствовала внутреннюю потребность продлить жизнь героям. Тем
более, сам Достоевский в конце дает намек на перерождение Раскольникова –
он в конце говорит: это уже другая история", — отмечает президент Фонда
Достоевского писатель-историк Игорь Волгин.
По мнению медиков, случай Хелены — лишь один из многих. Далеко не все
работы детей с особенностями гениальны, но помогают им бороться с
болезнью. Это своеобразная терапия.
Наталья Гончарова
|
 | 2018-03-24 12:57:44 - Инна Викторовна Полякова
Захотелось и труд Фёдора Михайловича перечитать, и с работой молодого дарования ознакомиться.)
Спасибо, Елизавета Давыдовна, за информацию. |  | 2018-03-24 13:15:23 - Елизавета Давыдовна Вервайн
РАДУЕТ!
`в творчестве Достоевского он видит средство ТЕРАПИИ...`
Алексей Цветков Доза Достоевского
Поиск мнимой гармонии долгие годы отваживал меня от Достоевского в пользу Толстого в жизни бывают всплески энтузиазма, когда мы пытаемся искать связующие узлы в мире несвязуемого и вносить видимость организации в наши заблуждения. У Достоевского, в отличие от Толстого, не было рефлекса компенсировать каждую катастрофу катарсисом я понимаю, что это некоторая несправедливость по отношению к последнему, но в качестве сознательного риторического приема она простительна. Князь Андрей в Войне и мире умирает долго и красиво. Светлый путь Левина в Анне Карениной служит контрапунктом и противовесом темному пути самой Анны.
Достоевский откровенно издевается над нашим художественным ожиданием и вместо композиционно уместного примирения с судьбой преподносит гнусный скандал: на поминках по Мармеладову в Преступлении и наказании, на строительстве хрустального дворца в Записках из подполья, в финале Села Степанчикова, где предполагаемый всеобщий примиритель наконец появляется, но вдребезги пьяный.
Заключительная сцена Идиота, медитация убийцы и безумца над остывающим трупом развязка калибра Короля Лира, космический обвал.
Может быть, как раз такие финалы и бесили Толстого в Шекспире этот или гора трупов, которой завершается Гамлет, где заключительная лекция агрессора Фортинбраса лишь иронический местодержатель просветления. Толстому всегда хотелось извлечь урок, предпочтительно утешительный для него самого.
Я не намерен здесь сопоставлять масштабы обоих гениев, хотя к сравнению еще на минуту вернусь. Пока что достаточно отметить, что очень скоро начался откат в сторону Достоевского, видимо уже окончательный. Его отказ давать художественные ответы на моральные вопросы, столь шокировавший в свое время Владимира Набокова, сегодня кажется мне единственно честной позицией.
Непосредственным поводом для моей нынешней вспышки интереса стала публикация сокращенного издания фундаментальной БИОГРАФИЯ Достоевского пера Джозефа Франка. В оригинале этот беспрецедентный на любом языке, включая русский памятник писателю представляет собой ПЯТЬ увесистых томов, на написание которых у Франка, ныне почетного профессора-пенсионера Станфордского и Принстонского университетов, ушла практически вся жизнь.
Уже стало общим местом отмечать, что биография самого Достоевского резкостью коллизий напоминает фабулы его романов: предполагаемое убийство отца его же крепостными, расстрел петрашевцев, мертвый дом, взятие на себя непосильных долгов умершего брата, рулетка, изнурительный роман с Апполинарией Сусловой и в конце в общем-то недолгой жизни охранительная позиция ксенофоба в невероятном сочетании с острой как лезвие писательской совестью. Этот водоворот событий искусителен в том смысле, что легко может сбить фокус внимания с внутреннего на внешнее, оставить слезинку ребенка за периметром.
...или можно процитировать эссе корифея американской литературной критики Эдмунда Уилсона, который еще в 20-е годы прошлого века бился над тайной притягательности Достоевского, хотя, как мне кажется, так ее и не раскрыл.
Подобно инстинкту, который вынуждает нас моргнуть, когда что-то приближается к глазу, подобно страху, который заставляет нас искать убежища от бомбежки, произведение искусства обладает обладает лишь тем достоинством, каким располагает любая другая мера самозащиты: это не более, чем еще один способ выживания. В произведении искусства воображение и разум это как бы лейкоциты нашей физической природы, которые в случае инфекции скопом бросаются к прорыву, поглощают чуждые элементы и останавливают развитие болезни с той разницей, что произведение искусства, в отличие от мертвых и извергнутых лейкоцитов, на протяжении некоторого времени и в известных условиях, сохраняет свою эффективность.
Эссе Уилсона целиком выдержано в этом абстрактно-метафорическом стиле, но из него можно понять, что в искусстве вообще и творчестве Достоевского в частности он видит СРЕДСТВО ТЕРАПИИ, даже более наглядно врачевания нарыва, которое, в отличие от обычной операции, может обладать универсальной ценностью для аудитории. Но под это определение скорее подпадает Толстой с его пристрастием к катарсису, а что касается Достоевского, то он в своих нарывах чаще ковырялся, понуждая читателя с неохотой обращать внимание на собственные. В каждом из выведенных им атеистов-негодяев, которые, в отличие от полукартонных праведников, наиболее артикулированы, он явно выставлял напоказ собственные язвы, а Ивана Карамазова наделил к тому же клеймом отцеубийцы, и тут, с учетом фактов биографии автора, есть чем поживиться психоаналитику.
Достоевский, фактически единственный моральный философ в российской истории, подошел в своем поиске к краю пропасти: ситуации, которые он анализирует с неослабевающим упорством, неразрешимы в конечной жизни и материальном мире, а теодицея у писателя была очень хрупкая. Вера, за которую он, всегда балансируя на грани атеизма, цеплялся как за противовес отчаянию, привела его в лагерь реакции и охранительства. Идея компромисса была чужда его нравственному абсолютизму, и здесь он зашел намного дальше Канта: цена личности в его вселенной настолько неизмерима, что либеральные правила защиты ее прав и достоинства уже не действуют, они слишком человеческие, а ведь счет предъявляется лично Богу.
В конечном счете это все-таки гениальная литература, но философия слабая, игра без правил в философии невозможна.
Вряд ли это терапия в прямом смысле неизменное возвращение к Достоевскому есть скорее РИТУАЛЬНОЕ ИЗГНАНИЕ БЕСОВ, ностальгическое напоминание самим себе о временах, когда такие вещи принимали всерьез. Хуже было бы, если бы не возвращались, не помнили и не принимали как, вполне возможно, обстоит дело в каком-нибудь другом месте.
|
Прокомментируйте!Выскажите Ваше мнение:
Зарегистрироваться
|
|
|
